Александр Успенский - На войне. В плену (сборник)

Восточная Пруссия – Литва

1914–1915 гг.

1914 год. Июль месяц. Мирная лагерная жизнь 27‑й пехотной дивизии (близ станции Подбродзе Виленской губернии) шла своим размеренным темпом, по расписанию, утвержденному начальством. Вставали в пять часов утра, потому что в шесть часов стреляющая часть уже должна открыть огонь по своим учебным мишеням, а до стрельбища полчаса ходу.

Вообще, тогда занятия были продолжительные и тяжелые и на полигоне, и в окрестностях местечка Подбродзе, в песках под жгучими лучами солнца или под дождем, безотменно.

Хорошо обученная, любимая генералом Ренненкампфом, 27‑я пехотная дивизия высоко стояла как по стрельбе, так и по строевым успехам.

В субботу, 12 июля[1], 106‑й Уфимский полк стрелял на полигоне с шести часов утра до двенадцати часов дня. Я тогда командовал 16‑й ротой. Желание Государя Императора, чтобы войска стреляли «отлично», обратилось в строгое требование Командующего войсками (генерала Ренненкампфа) округа выбивать на стрельбе много «сверхотличного». Роты, выбивавшие сверхотличную оценку, расхваливались, и их ротные командиры выдвигались по службе, а соревнование в стрельбе между ротами, вообще, поддерживало энергию и дух не только офицеров, но и солдат.

На стрельбище, несмотря иногда на страшную жару, время летело быстро. Успех или неуспех роты при подсчете попавших в мишени пуль самим командиром полка, любимым нами полковником Константином Константиновичем Отрыганьевым (стрельба шла «смотровым» порядком), его похвала или строгое замечание взвинчивали нервы офицеров. Чисто физическое утомление чувствовалось только после окончания стрельбы, когда нужно было возвращаться с ротой со стрельбища в лагерь.

Там нужно сходить в хозяйственную часть полка, получить деньги, письма, посылки в роты; затем – обед в полковом офицерском собрании и после обеда – короткий, прямо мертвецкий сон. В четыре часа вечера уже опять нужно учить роту в поле – очередные по расписанию занятия – до шести-семи часов вечера (а если таковых нет, то ночное учение с одиннадцати часов до двух-трех часов ночи). Вечером, до сна, нужно прочитать приказ по полку, сделать по нему необходимые распоряжения по роте для занятий следующего дня и, наконец, самому поужинать. Раньше одиннадцати часов вечера трудно было лечь спать, а утром с пяти-шести часов уже опять на ногах.

А зимние занятия? Они бывали еще утомительнее, потому что приходилось нести их не только на воздухе, но и в душной казарме; вкладывать всю душу для обучения молодых солдат, чтобы из простого деревенского неповоротливого, умственно слаборазвитого парня сделать воина-бойца, защитника своей Родины.

Зимой обыкновенно было очень много занятий и с ротой, от восьми до двенадцати часов, и офицерских тактических занятий, от часа до трех часов, а после занятий (от трех до шести часов) в ротах нужно вечером, от семи часов иногда до десяти часов вечера, выслушать лекцию офицера Генерального штаба в гарнизонном собрании; так что часто офицеру для своих личных дел не оставалось времени!

Да, как глубоко неправы были разные гг. социалисты, называя тогда нас, офицеров, «дармоедами»! Эти «просветители» народа, пролагавшие путь большевизму, забывали, что почти все новобранцы, взятые из темной, совершенно неграмотной среды, возвращались с военной службы не только грамотными, но и сознательными патриотами, любящими свою Родину!

Эти солдаты на войне с первых же боев доказали на деле всю любовь к Родине, храбро сражаясь и умирая за нее! Я говорю здесь о кадровых солдатах, наших воспитанниках и учениках, а не о той фабричной массе, которую просвещали своей агитацией на погибель России господа социалисты и К°… Но продолжаю…

В субботу, 12 июля, вечер я закончил в своем лагерном офицерском собрании. Была репетиция любительского спектакля. Участвовали, под моим режиссерством, полковые дамы, барышни и офицеры. Ставил я «Медведя» и «Предложение» Чехова. Репетиция прошла оживленно, после репетиции очень весело поужинали, и часов в двенадцать ночи проводили мы нашу добрейшую мать-командиршу с дочерьми до ее барака. Крепко заснул я у себя только в первом часу ночи.

Рано утром, часов в пять, раздался громкий стук в двери и крик моего вестового: «Ваше высокоблагородие! Вставайте! Тревога!» И действительно, отчаянные, резкие звуки дежурного горниста неслись по всему лагерю, слышались беготня и крики солдат в разных направлениях.

Я быстро оделся и на бегу к своей роте успел узнать от полкового адъютанта, что дивизия, по телеграмме Военного Министра, должна к завтрашнему утру быть в месте своей штаб-квартиры, то есть в Вильне.

Кем-то оброненное роковое слово «война» начало передаваться из уст в уста, волнуя каким-то особенным, острым, и радостным и, вместе, жутким чувством наши сердца…

Не больше как через десять минут с момента «тревоги» полк уже стоял, готовый к выступлению. Командир полка поздоровался. Команда: «Смирно! Под знамя слушай на караул!» Блеснули шашки и штыки…

Раздались торжественные и красивые звуки музыки… Полк замер: вдали показалось свышевековое (сотый юбилей полк отпраздновал в 1911 году) знамя, плавно заколыхалось перед рядами полка и стало на свое место впереди знаменной роты…

Сколько раз за свою долгую военную службу я всегда с особым наслаждением любил переживать этот чудный момент отдания чести полковому знамени! Мысленно перед моим взором проносились картины славных боев, где это знамя в течение ста лет водило полк к победам и славе! Невольно задумался я теперь, глядя на него: осенит ли оно полк новыми победами? Или…

Но вот слышится команда старого командира: «К ноге», «На молитву! Шапки долой!» Молчаливая или шепотом произносимая молитва, мелькание крестного знамения двух тысяч рук солдат и офицеров. «Накройсь!», «Полк на плечо!», «Шагом марш!» И под веселые звуки своего полкового марша полк двинулся в путь!

Помню встревоженные лица и личики полковых дам и барышень, выскочивших прямо с постели провожать свой полк. Хорошенькие дочери подполковника Пархоменко наивно кричали мне: «Александр Арефьевич, а как же наш спектакль?! Когда же следующая репетиция?» Я со смехом крикнул им: «На фронте!» Хотя я сам не отдавал себе отчета, почему я так пошутил? Ведь никто еще точно не знал, будет ли война, и, быть может, просто дивизия вызывается в Вильно ввиду каких-нибудь беспорядков, железнодорожной забастовки и т. п.

Переход из лагеря в Вильно, более пятидесяти верст в один день, был очень тяжелый даже для такого втянутого в марши и крайне выносливого полка, как наш полк, тем более что днем стояла сильная жара. Быстро двигаясь и сделав один большой привал на пару часов, полк с рассветом 14 июля уже входил в Вильно, в свои казармы на Снипишках.

Здесь узнали, что весь огромный гарнизон Вильно прибыл из мест своих лагерей. Потом, значительно позднее, узнал я, что это невероятно быстрое сосредоточение всех гарнизонов пограничных округов России произвело в Германии огромное впечатление. Ведь в это время происходил обмен телеграммами между императорами двух огромных монархий.

В Вильне уже распространились слухи, что будет война, но мало кто этому верил, и жизнь шумного большого города шла своим темпом.

15 июля была получена телеграмма начать подготовительную мобилизацию, то есть выполнять домашние работы для настоящей мобилизации. От раннего утра до позднего вечера мы работали в полковой канцелярии, цейхгаузах и у себя в ротах. Наконец, 17 июля, поздно вечером, получена была в полку телеграмма начать мобилизацию, первый день считать 31 июля.

Командир полка полковник К. К. Отрыганьев собрал всех офицеров, врачей и чиновников в канцелярии, прочитал телеграмму, роздал нам всем мобилизационные пакеты и, сказав горячую речь о честном выполнении всеми своих обязанностей, поздравил с походом.

Помню вдохновенное выражение его мужественного лица… Торжественные звуки оркестра: «Боже, Царя храни!» Крики: «Ура!» Прощание офицеров 2‑го батальона, получившего особое назначение и отправлявшегося на фронт сейчас же (в город Мариамполь).

С получением Высочайшего манифеста о войне с Германией в городе начались патриотические манифестации. Несмотря на национальное и религиозное различия населения, взрыв негодования против Германии, объявившей войну России, был общий. Это доказывали манифестации и шествия по городу с национальными русскими флагами, в которых принимали участие все слои населения.